| |
Последнее обновление 8 декабря 2001 года.
ПЕСНИ ИЗ "ВК"
КНИГА 1 (часть 2)
Оригинал
There is an inn, a merry old inn
beneath the old grey hill,
And there they brew a beer so brown
That the Man in the Moon himself come down
one night ti drink his fill.
The ostler has a tipsy cat
that plays a five-stringed fiddle;
And up and down he runs his bow,
Now squeaking high, now purring low,
now sawing in the middle.
The landlord keeps a little dog
that is mighty fond of jokes;
When there's good cheer among the guests,
Ho cocks an ear at all the jests
and laughs until he chokes.
They also keep a horned cow
as proud as any queen;
But music turns her head like ale,
And makes her wave her tufted tail
and dance upon the green.
And O! the rows of silver dishes
and the store of silver spoons!
For Sunday there's a special pair,
And these they polish up with care
on Saturday afternoons.
The Man of the Moon was drinking deep,
and the cat began to wail;
A dish and a spoon on the table danced.
The cow in the garden madly pranced,
and the little dog chased his tail.
The Man of the Moon took another mug,
and then rolled beneath his chair;
And there he dozed and dreamed of ale,
Till in the sky the stars were pale,
and dawn was in the air.
Then the ostler said to his tipsy cat:
'The white horses of the Moon,
They neigh and champ their silver bits;
But their master's been and drowned his wits,
and the Sun'll be rising soon!'
So the cat on his fiddle played hey-diddle-diddle,
a jig that would wake the dead:
He squeaked and sawed and quickened the tune,
While the landlord shook the Man of the Moon:
'It's after three' he said.
They rolled the Man slowly up the hill
and bundled him into the Moon,
While his horses galloped up in rear,
And the cow came capering like a deer,
and a dish ran up with the spoon.
Now quicker the fiddle went deedle-dum-diddle;
the dog began to roar,
The cow and the horses stood on their heads;
The guests all bounded from their beds
and danced upon the floor.
With a ping and a pong the fiddle-strings broke!
the cow jumped over the Moon,
And the little dog laughed to see such fun,
And the Saturday dish went off at a run
with the silver Sunday spoon.
The round Moon rolled behind the hill,
as the Sun raised up her head.
She hardly believed her fiery eyes;
For though it was day, to her surprise
they all went back to bed!
|
Кистяковский
Под горой стоит трактир.
Но не в этом диво.
Дивно то, что как-то встарь
Соскочил с луны лунарь,
Чтобы выпить пива.
Вот зашел в трактир лунарь,
Но не в этом дело-
Там был пес, и этот нес
Хохотал над ним до слез —
Видимо, за дело.
Вот лунарь спросил пивка,
Но не это странно.
Там был кот, и этот кот
На дуде играл гавот
Весело и рьяно.
А корова у дверей,
Подбочась вальяжно,
Под дуду пустилась в пляс
И плясала целый час,
Но не это важно.
И неважно, что ножи,
Ложки и тарелки
Стали весело скакать,
В огоньках свечей сверкать
Да играть в горелки.
А корова поднялась,
Гордо и отважно,
Да как встанет на дыбы,
Как пойдет бодать дубы! —
Это все не страшно.
Вот испил пивка лунарь.
Но беда не в этом.
Худо то, что он под стул
Закатился и уснул
И не встал с рассветом.
Начал кот опять дудеть,
Но не в этом штука.
Он дудел что было сил,
Тут и мертвый бы вскочил.
А лунарь — ни звука.
Спит лунарь — и ни гугу,
Как в своей постели.
Ну, подняли старину,
Зашвырнули на луну —
В самый раз успели.
Дунул кот в свою дуду
Гулко и беспечно —
Лопнула его дуда,
А была ведь хоть куда!
Но ничто не вечно.
Тут корова вдруг взвилась
В небо, будто птица,
Долетела до луны.
Поглядела с вышины —
Ох, не воротиться!
На луне она живет.
Но не в том потеха.
На заре веселый пес
Зубы скалить стал всерьез —
Озверел от смеха.
Убралась луна с небес,
Быстро и устало:
Дождалась богатыря,
Выпивоху-лунаря,—
Тут и солнце встало.
Огляделась - день как день,
Небо - голубое,
Но в трактире не встает,
А ложится спать народ -
Это что ж такое?!
|
Гриншпун
Стоит под горкою трактир,
И как-то вечерком
Туда один Мужик-с-Луны,
Надев парадные штаны,
Спустился за пивком.
Там жил весьма пушистый кот,
Заядлый музыкант.
Он арфу брал (с одной струной)
И пел (особенно весной),
Светясь, как бриллиант.
Там жил весьма облезлый пес,
Забавник и шутник.
Он проползал в гостиный зал
И ножки стульев отгрызал
В один прекрасный миг.
Еще корова там жила —
Надменная весьма.
Но если только где-то вдруг
Заслышит музыкальный звук —
То пляшет без ума.
И ложка с вилкой были там-
Весьма из серебра!
А это вовсе не пустяк —
Полировать их так и сяк,
С утра и до утра.
Мужик-с-Луны глотнул чуток,
А кот пошел орать,
И вилка с ложкой—за столом,
И та, с рогами, — за окном,
И пес — пошли плясать.
Как вдруг корова в небо — прыг!
Не в склад и невпопад.
Прошла вприсядку по Луне,
Собой довольная вполне,
И прямиком назад.
Myжuк-с-Луны еще хлебнул,
И бухнулся под стул,
И захрапел среди котлет.
Тем временем пришел рассвет,
А парень-то уснул!
Коту трактирщик говорит:
— Такие, брат, дела!
Мужик-с-Луны изрядно спит,
А белый лунный конь стоит,
Кусая удила!
И псу хозяин говорит:
— Послушай, дорогой!
Так Солнце слопает Луну,
А мы имеем лишь одну,
И не бывать другой!
И он корове говорит:
— Любезная мадам!
Беднягу нужно разбудить,
А то неловко может быть
Всем нам, а также вам!
И вилке с ложкой говорит:
- Послушайте, прибор!
Когда мы все раскроем рты
(разнообразной чистоты),
То выйдет славный хор!
И сам себе он говорит:
— Мы все утомлены.
Но спать геройски не пойдем,
Пока на место не вернем
Вот этого с Луны!
И все они раскрыли рты,
И вышел мык и мяв,
И тявк, и звяк из серебра.
Мужик-с-Луны пришел в себя
И понял, что не прав.
Он быстро закатил Луну
(Что было очень мило),
И спать пошел весь коллектив,
Немало этим возмутив
Взошедшее светило.
|
Маторина
Трактир под старой горкой был,
Все это было встарь.
Там раз трактирщик начудил:
Такого пива наварил,
Что слез с Луны Лунарь.
А Кот хмельной в трактире том
На скрипке заиграл.
Уж так он струны драл смычком,
Мяукал и вертел хвостом,
Что мертвый бы плясал!
В трактире был веселый Пес,
Без смеха жить не мог,
И если шутку гость принес.
Пес этот хохотал до слез.
Ну прямо падал с ног!
Была корова там одна,—
Держись, коль в пляс пойдет!
Любила музыку она
И враз пьянела без вина,
Когда играл ей Кот!
Посуда вся из серебра
Веселого была.
В воскресный день не жаль добра —
Ее начистили с утра,
Такие вот дела!
Лунарь за кружкой кружку пьет,
За часом час летит —
Хохочет Пес, играет Кот,
Корова на рога встает,
А серебро звенит!
Лунарь еще глоток хлебнул,
А небо — все светлей.
Лунарь зевнул и сам под стул
Скатился вдруг и там заснул,
А солнце—у дверей!
Тогда трактирщик поглядел
На лунных лошадей:
Они стояли не у дел,
А их хозяин все храпел,
А солнце — у дверей!
Погромче джигу грянул Кот.
Корова — ну плясать!
Звенит посуда, Пес поет,
Трактирщик Лунаря трясет,
А тот не может встать!
Пришлось катить им всей гурьбой
На горку Лунаря.
Скакали кони за толпой,
Корова топала ногой,
А Кот играл, что зря!
До неба музыка неслась —
Вот так-то было встарь!
Гора от топота тряслась,
Под конский пляс заброшен враз
К себе домой Лунарь!
Взлетела вслед одним прыжком
Корова на Луну!
И Пес смеялся над Котом,
Который рвал своим смычком
Последнюю струну!
Луна за горку убралась,
И на небе опять
Бродяга-Солнце пялит глаз,
Весьма дивясь, что в этот час
Тут лишь ложатся спать!
|
Грузберг
Есть гостиница, веселая старая гостиница
Под старым серым холмом,
Где варят такое коричневое пиво,
Что сам человек с Луны сошел
Вниз однажды ночью,
Чтобы попить его.
У конюха была подвыпившая кошка,
Которая играла на скрипке:
Вверх и вниз водила она смычком,
То издавая высокие звуки, то низкие,
То звуча, как пила, в середине.
У хозяина был маленький пес,
Который очень любил шутки,
Он поднимал ухо, вслушиваясь в шутки,
И смеялся вместе со всеми.
У них была так же рогатая корова,
Гладкая, как королева;
Но музыка действовала на нее, как эль,
Заставляла ее вертеть своим хвостом с кисточкой
И танцевать на лужайке.
И о! Ради серебряных тарелок
И груды серебряных ложек!
Для воскресенья их особый запас,
И их тщательно чистят накануне в субботу.
Человек с луны пил пиво,
А кошка начала выть,
Тарелки и ложки на столе заплясали
Корова во дворе начала кричать, а пес
Погнался за своим хвостом.
Человек с луны выпил еще кружку
И свалился со стула,
И дрожал от эля,
Пока в небе не поблекли звезды
И не начался рассвет.
Тогда конюх сказал своей подвыпившей кошке:
"Белые лошади с луны, они рвут и кусают
Свои серебряные удила,
Но их хозяин выпил и не соображает,
А ведь скоро взойдет солнце".
Тогда кошка заиграла на своей скрипке,
Кей-диддл-диддл, танец,
Который поднял бы и мертвого:
Она пиликала и пиликала,
Все быстрей и быстрей,
Пока хозяин тряс человека с луны.
- Уже больше трех, - кричал он.
Они втащили человека на холм
И спровадили его на луну.
А сзади скакали его лошади
И корова скакала, как овца, а сзади
Бежала тарелка с ложкой.
Еще быстрее смычок выводил диддл-дам-диддл,
Собака начала лаять,
Корова и лошадь встали на головы,
Все гости свалились со своих постелей
и танцевали на полу.
И тут лопнула струна скрипки!
Корова прыгнула на луну,
А маленький пес хохотал, увидев это,
А серебряная тарелка продолжала плясать
Вместе с серебряной ложкой.
Круглая луна покатилась за холмом, когда
Солнце подняло голову,
Оно с трудом поверило своим глазам
Потому что, хотя был день, к его удивлению,
Все они отправились спать!
|
Каменкович и Степанов
Под горой стоит трактир
У слиянья речек --
Раз свалился с чердака
Выпить доброго пивка
Лунный Человечек.
Был там подгулявший кот
С пятиструнной скрипкой --
Он на ней что было сил
Вжик, вжик, вжик смычком пилил
С пьяною улыбкой.
Там еще гулял щенок --
Не было с ним сладу:
Он по-щеньи лопотал
И от пуза хохотал,
Просто до упаду!
И корова там была --
Сунься к недотроге!
Но под музыку кота,
Позабыв свои лета,
Проплясала ноги!
Так надраена была
В кухне вся посуда,
Что, куда ни положи
Ложки, вилки и ножи --
Блещут, словно чудо!
Тут такое началось !
Все перемешалось --
И корова от щенка
Получила два пинка,
И коту досталось!
Человечек окосел,
Да и лег под лавку,
Но во сне он не молчал
И без удержу кричал,
Чтоб несли добавку!
Стали тут его будить,
Хоть и неприятно --
Уж недолго до утра,
Значит, самая пора
На луну обратно!
Кот на скрипке заиграл,
Голося ужасно.
Тут бы и покойник встал --
Ну а этот спал да спал,
Видно, все напрасно.
На гору его снесли --
Было ж аху-оху!
Хором крикнули !
Зашвырнули на луну
Луновыпивоху!
Кот опять схватил смычок,
Снова запиликал --
И корова, хоть строга,
Встала прямо на рога,
А щенок хихикал!
-- и струны порвались!
Ахнула компания!
А корова (чудеса!)
Ускакала в небеса --
Что же, до свидания!
Закатилася луна,
Брезжит свет во мраке:
Ну, дела! Пора вставать,
А они идут в кровать --
Экие гуляки!
|
Грузберг (CD)
Есть гостиница, веселая старая гостиница
под старым серым холмом,
Где варят такое крепкое пиво,
Что сам Человек с Луны
однажды вечером спустился выпить.
У конюха был кот-пьянчужка,
он играл на пятиструнной скрипке;
Возил смычком туда-сюда,
Издавая то высокие звуки, то низкие,
то словно стараясь перепилить струны посередине.
У хозяина был маленький пес,
который очень любил шутки;
Когда гости весело смеялись,
Он поднимал ухо, вслушиваясь в шутки,
и смеялся вместе со всеми.
Там еще была рогатая корова,
гордая, как королева;
Но от музыки, точно от эля, у коровы шла кругом голова,
и, вертя хвостом с кисточкой,
она пускалась в пляс на лужайке.
И о! ряды серебряных тарелок
и груды серебряных ложек!
Для воскресенья их особый запас,
И их тщательно чистят
по субботам после обеда.
Человек с Луны упился всласть,
а кот тогда завыл;
ложка с блюдцем заплясали на столе,
корова в саду распрыгалась как безумная,
а пес погнался за своим хвостом.
Человек с Луны выпил еще кружку
и скатился со стула;
там он задремал, и ему снился эль,
пока звезды на небе не побледнели
и не забрезжил рассвет.
Тогда конюх сказал своему коту-пьянчужке:
"Белые лошади с Луны,
ржут и грызут серебряные удила,
Но их хозяин выпил и ничего не соображает,
а ведь скоро взойдет солнце".
Тогда кот заиграл на скрипке "хей-диддл-диддл",
плясовую, что подняла бы и мертвого:
он пиликал и пиликал все быстрей и быстрей,
пока хозяин тряс Человека с Луны:
"Уже четвертый час!" — кричал он.
Они втащили Человека на холм
и спровадили его на Луну,
А сзади скакали его лошади
А корова неслась следом, точно олениха,
а вдогонку бежали тарелка с ложкой.
Еще быстрее смычок выводил диддл-дам-диддл,
собака начала лаять,
корова и лошади встали на головы,
все гости попадали с кроватей
и танцевали на полу.
И тут лопнула струна скрипки!
корова прыгнула на Луну,
А маленький пес хохотал, увидев это,
А серебряная тарелка продолжала плясать
вместе с серебряной воскресной лампой.
Круглая Луна покатилась за холм,
когда Солнце поднял голову.
он с трудом поверил своим глазам,
Потому что, хотя был день,
все отправились спать!
|
|
Оригинал
All that is gold does not glitter,
Not all those who wander are lost;
The old that is strong does not wither,
Deep roots are not reached by the frost.
From the ashes a fire shall be woken,
A light from the shadow shall spring;
Renewed shall be blade that was broken,
The crownless again shell be king.
|
Кистяковский
Древнее золото редко блестит,
Древний клинок - ярый.
Выйдет на битву король-следопыт:
Зрелый - не значит старый.
Позарастают беды быльем,
Вспыхнет клинок снова,
И короля назовут королем -
В честь короля иного.
|
Гриншпун
В истинном золоте блеска нет;
Не каждый странник забыт;
Не каждый слабеет под гнетом лет —
Корни земля хранит.
Зола обратится огнем опять,
В сумраке луч сверкнет,
Клинок вернется на рукоять,
Корону Король обретет!
|
Маторина
Не всякое золото ярко блестит,
Скитальцы не все пропадают.
Глубокие корни мороз не сразит,
Сила старая не увядает!
Проснется из пепла былой огонь,
Будет Сломанный Меч откован,
Свет вспыхнет из мрака, и снова
Лишенный Короны взойдет на трон.
|
В.Фирсов
Золото может и не блестеть,
Не все седеют от лет,
Если ты странник - ты не забыт -
Корень землей одет.
Из тени ударит потоком свет,
Пепел костром взовьется,
Снова клинок на солнце блеснет
Когда Король вернется.
|
Радомир
Все, что есть золото, -- не сверкает,
И не погибли все странники, нет;
Славное прошлое не иссыхает,
Хлад не достигнет корней в глубине.
Пламя от сна под золою воспрянет,
Свет из теней разольется из темных.
Сломанный меч восстановят; и станет
Вновь королем не носящий короны.
|
Каменкович и Степанов
Во тьме земля сады растит,
Не всяко золото блестит.
Тем крепче сила, чем древней,
И стуже не убить корней.
Огонь проснется из золы,
Воспрянет свет из долгой мглы,
Меч откуют - и, наконец,
Безвестный обретет венец!
|
Грузберг (CD)
Не все то золото, что блестит,
Не всяк, кто бродяжит, пропащий;
Старик, который крепок, не сохнет,
Глубокие корни не трогает мороз.
Огонь может проснуться в пепле,
Из тени может брызнуть свет;
Сломанный клинок можно обновить,
Лишенный короны вновь станет королем.
|
Оригинал
Gil-galad was an Elven-king.
Of him the harpers sadly sing:
the last whose realm was fair and free
between the Mountains and the Sea.
His sword was long, his lance was keen,
his shining helm afar was seen;
the countless stars of heaven's field
were mirrored in his silver shield.
But long ago he rode away,
and where he dwelleth none can say;
for into darkness fell his star
in Mordor where the shadows are.
|
Кистяковский
Гил-Гэлад, светлый государь,
Последний всеэльфийскнй царь.
Хотел навеки превозмочь
Нависшую над миром ночь.
Сиял, как солнце, щит в ночи.
Ломались черные мечи.
А светлый меч меж черных скал
Разящей молнией сверкал.
И царь сумел развеять ночь —
Развеять, но не превозмочь,—
И закатилась навсегда
За край небес его звезда.
|
Гриншпун
Народом Эльфов правил встарь
Гил-Гэлад, мудрый государь,
Чей мир — свобода, радость, свет -
Теперь в преданиях воспет.
Был меч его, как вихрь, могуч,
Копье — мгновенный лунный луч,
И звезд небесных чистота
Сияла в зеркале щита.
Но он ушел развеять тьму,
Что стала гибелью ему,
И канула его звезда
Во мрачный Мордор — навсегда.
|
Маторина
Гил-Гэлад был эльфом и Королем
Последней свободной страны.
От гор до моря арфы о нем
Поют, печали полны.
Меч разил, и копье было всех острей,
Шлем высокий ярко сверкал,
И бессчетные звезды небесных полей
Серебряный щит отражал.
Поскакал он в поход в былые года,
И не стало о нем вестей,
Потому что скатилась его звезда
В черный Мордор, Страну Теней.
|
Л.Денисюк
Гил-Гэлад был эльфийский царь,
Последний, властвовавший встарь,
При ком страна лесов была
Еще свободна и светла.
Блестящий шлем его был прост,
Щит отражал сиянье звезд,
И виден был издалека
В сраженьи луч его клинка.
Но в Мордоре, где скрылся Враг,
Сошла звезда его во мрак.
Он принял бой в недобрый час,
И грустен лирников рассказ.
|
Руумил
Гил-галад, тот, что был воспет
В эльфийских песнях прошлых лет,
Свои владения простер
От моря и до темных гор.
Тверда была его рука
С мечом, сиял издалека
Шелом, бросала высота
Свет звезд на серебро щита.
Но много лет прошло со дня,
Когда направил он коня
В бой с тенью Мордора, туда,
Где сгинула его звезда ...
|
Е.А.Васильева
Гил-Гэлад Эльфов властелин,
Страны прекрасный господин,
О ней от моря и до гор
Слагают песни до сих пор.
Был грозен меч, крепка рука
И шлем сверкал издалека.
Звезд отражалась красота
На серебре его щита.
Но он давно исчез вдали,
Пропал как тень с лица земли
Звездой скатился он с небес
И в пасти Мордора исчез.
|
Хизиэль
Гил-Гэлад был эльфийский царь,
И так теперь о нем поют:
Последний, в чьей державе встарь
Свет радости нашел приют.
Как солнце, шлем его сиял,
И искры сыпал длинный меч,
Щит звезды неба отражал,
Которых никому не счесть.
Но он ушел; Бог весть, куда,
И след его давно исчез.
В тень Мордора его звезда
Упала с сумрачных небес.
|
Каменкович и Степанов
Гил-Галад был -- поют о нем, --
Последним славным Королем:
Державу эльфов он простер
От Моря до Туманных Гор.
И ярче тысячи зеркал
Его разящий меч сверкал,
И на серебряном щите
Мерцали звезды в темноте.
Но помнят давние года --
Ушла с небес его звезда,
Скатилась и изнемогла
Во мгле, что Мордор облегла.
|
Грузберг (CD)
Гиль-Галад был король эльфов,
О нем сложена печальная песнь:
Он был последним из властителей, у кого оставалось прекрасное и свободное королевство
Между Горами и Морем.
Меч его был длинным, копье - острым,
Сияющий шлем был виден далеко;
Бесчисленные звезды с небесных полей
Отражались в его серебряном щите.
Но давным-давно он уехал прочь,
и где он теперь, никто не может сказать;
Во тьму упала его звезда,
В Мордоре, где лежат тени.
|
Оригинал
The leaves was long, the grass was green,
The hemlock-umbels tall and fair,
And in the glade a light was seen
Of stars in shadow shimmering.
Tinuviel was dancing there
To music of a pipe unseen,
And light of stars was in her hair,
And in her raiment glimmering.
There Beren came from mountains cold,
And lost he wandered under leaves,
And where the Elven-river rolled
He walked alone and sorrowing.
He peered between the hemlock-leaves
And saw in wonder flowers of gold
Upon her mantle and her sleeves,
And her hair like shadow following.
Enchantment healed his weary feet
That over hills were doomed to roam;
And forth he hastened, strong and fleet,
And grasped at moonbeams glistening.
Through woven woods in Elvenhome
She lightly fled on dancing feet,
And left him lonely still to roam
In the silent forest listening.
He heard there oft the flying sound
Of feet as light as linden-leaves,
Or music welling underground,
In hidden hollows quavering.
Now withered lay the hemlock-sheaves,
And one by one with sighing sound
Whispering fell the beechen leaves
In the wintry woodland wavering.
He sought her ever, wandering far
Where leaves of years were thickly strewn,
By light of moon and ray of star
In frosty heavens shivering.
Her mantle glinted in the moon,
As on a hill-top high and far
She danced, and at her feet was strewn
A mist of silver quivering.
When winter passed, she came again
And her song released the sudden spring,
Like rising lark, and falling rain,
And melting water bubbling.
He saw the elven-flowers spring
About her feet, and healed again
He longed by her to dance and sing
Upon the grass untroubling.
Again she fled, but swift hr came.
Tinuviel! Tinuviel!
He called her by her elvish name;
And there she halted listening.
One moment stood she, and a spell
His voice laid on her: Beren came,
And doom fell on Tinuviel
That in his arms lay glistening.
As Beren looked into her eyes
Within the shadows of her hair,
The trembling starlight of the skies
He saw the mirrored shimmering.
Tinuviel the elven-fair
Immortal maiden elven-wise,
About him cast her shadowy hair
And arms like silver glimmering.
Long was the way that fate them bore,
O'er stony mountains cold and gray,
Through halls of iron and darkling door,
And woods of nightshade morrowless.
The Sundering Seas between them lay,
And yet at last they met once more,
And long ago they passed away
In the forest singing sorrowless.
|
Кистяковский
Над росной свежестью полей.
В прохладе вешней луговой,
Болиголов, высок и прян.
Цветением хмельным струится,
А Лучиэнь в тиши ночной,
Светла, как утренний туман,
Под звуки лютни золотой
В чудесном танце серебрится.
И вот однажды с Мглистых гор
В белесых шапках ледников
Усталый путник бросил взор
На лес, светившийся искристо
Под сонной сенью облаков,
И сквозь прозрачный их узор
Над пенным кружевом ручьев
Ему привиделась зарница
В волшебном облике земном.
Тот путник Берен был; ему
Почудилось, что в золотом
Лесу ночном должна открыться
Тропинка к счастью; в полутьму.
За чуть мерцающим лучом,
Светло пронзавшим кутерьму
Теней, где явь и сон дробится,
Он устремился, будто вдруг
Забыв о грузе тяжких лиг
Далекого пути на юг.
Но Лучиэнь легко, как птица,
Как луч, исчезла в тот же миг,
А перед ним — лишь темный луг,
Болиголов, да лунный лик,
Да леса зыбкая граница...
С тех пор весеннею порой.
Когда цветет болиголов —
Могучий, пряный и хмельной,—
Он часто видел, как рябится
Туман над чашами цветов
В прозрачном танце, но зимой
Не находил ее следов —
Лишь туч тяжелых вереницы
Тянулись над Ворожеей.
Но вскоре песня Лучиэнь
Затрепетала над землей
И пробудила, словно птица,
Весенний животворный день,
И по утрам, перед зарей,
Стирающей ночную тень,
Поляны стали золотиться
Под светоносною листвой.
И он вскричал: — Тинувиэль! —
Хотя нигде ее самой
Не видел в тишине росистой,—
И звонким эхом: — Соловей! —
Откликнулся весь край немой,
Озвучив тишину полей
Чудесным именем эльфиЙским.
И замерла Тинувиэль,
Прервав свой танец и напев,
Звеневший, словно птичья трель
Иль по весне ручей речистый:
Ведь имена бессмертных дев,
Как и названья их земель
Заморских, как немой распев
Потусторонних волн пречистых,
Несущих смертных в мир иной,—
Бее это тайны; и она
Решила, что самой судьбой,
Весенним эхом серебристым
В дар Берену принесена,
Что, даже жертвуя собой —
Ей смерть со смертным суждена,—
Посмертно счастье воскресит с ним.
|
Гриншпун
Был зелен плющ, и вился хмель,
Лилась листвы полночной тень,
Кружила звездная метель
В тиши полян, в плетенье трав.
Там танцевала Лучиэнъ;
Ей пела тихая свирель,
Укрывшись в сумрачную сень
Безмолвно дремлющих дубрав.
Шел Берен от холодных гор,
Исполнен скорби, одинок;
Он устремлял печальный взор
Во тьму, ища угасший день.
Его укрыл лесной чертог,
И вспыхнул золотой узор
Цветов, пронзающих поток
Волос летящих Лучиэнь.
Он поспешил на этот свет.
Плывущий меж густой листвы;
Он звал — но слышался в ответ
Лишь шорох в бездне тишины,
И на соцветиях травы
Дрожал под ветром светлый след
На бликах темней синевы,
В лучах бледнеющей луны.
При свете утренней звезды
Он снова шел — и снова звал...
В ответ лишь шорох темноты,
Ручьев подземных смех и плач.
Но хмель поник, и терн увял,
Безмолвно умерли цветы,
И землю медленно объял
Сухой листвы шуршащий плащ.
Шел Берен через мертвый лес,
В тоске бродил среди холмов.
Его манил полет небес
И дальний отблеск зимних гроз...
В случайном танце облаков
Он видел облик, что исчез,
В извивах пляшущих ветров
Он видел шелк ее волос.
Она предстала перед ним
В наряде солнечных огней,
Под небом нежно-голубым,
В цветах оттаявшей земли;
Так пробуждается ручей,
Дотоле холодом томим,
Так льется чище и нежней
Мотив, что птицы принесли.
Она пришла — и в тот же миг
Исчезла вновь... Но он воззвал:
— Тинувиэль! — И скорбный клик
Звучал в лесах и облаках...
И светлый рок на землю пал,
И светлый рок ее настиг,
И неясный свет ее мерцал,
Дрожа, у Берена в руках.
Он заглянул в ее глаза -
В ниx отражался путь светил,
В них билась вешняя гроза...
И в этот час, и в этот день
Несла рожденье новых сил
Ее бессмертная краса,
Свершилось то, что рок сулил
Для Берена и Лучиэнь.
В глуши лесов, где гаснет взор,
В холодном царстве серых скал,
В извивах черных рудных нор
Их стерегли моря разлук...
Но миг свиданья вновь настал,
Как рок сулил; и с эmux пор
На том пути, что их призвал,
Они не разнимали рук.
|
Маторина
Зеленые листья и стрелы трав,
Высокий болиголов...
Звездное время—час забав
Эльфов гор и лесов.
Там Тинувьель ведет хоровод
(Слышишь—флейта запела близко?).
На волосах ее — отблеск звезд,
И в платье — звездные искры.
Иззябший Берен спустился с гор —
Под ногами шуршали листья,
Он дошел до синих эльфийских озер,
Удивленный, остановился.
Он пришел из зимы — здесь царила весна.
В хороводе увидел деву.
Танцевала она, и волос волна
За плащом ее в танце летела.
Всю усталость сняла колдовская ночь,
Он рванулся вперед оленем —
Ветви спутались, эльфы умчались прочь.
Лунный луч заплясал над тенью.
Деву светлую в чащу унес хоровод,
И музыки смолк зов.
Верен один бесцельно бредет
Среди молчащих лесов...
И с этих пор в лесах Нельдорет
Покоя он не находит.
Не может забыть волшебный свет
И девушек в хороводе.
То блеск ему чудится вдали,
То слышится шорох шагов,
То песня доносится из-под земли,
Где вянет болиголов...
Из лесов не ушел он, а долго искал
В звездном свете и в блеске светил...
Но кого — не знал, почему — не знал,
И поэтому не находил.
А однажды, когда из глухих чащ
Ветер снег выметал в апрель,
Показалось ему, что он видит плащ
Танцующей Тинувьель.
Прошла зима, и Тинувьель
Песней будит леса.
В ней Эсгальдуны журчащая трель
И птичьи голоса.
Услышал песню ее человек,
Сорвал цветок Эланор —
И узнал, что бессмертную любит навек
Рыцарь суровых гор.
Он убегающую догнал
По зову судьбы своей,
Эльфийское имя ее назвал,
Что значило «соловей».
Из самого сердца вырвался крик:
«Я у леса тебя отниму!!»
И словно открылся любви родник —
Вернулась, припала к нему.
Поймала в сеть золотых кудрей, —
В кольцо серебристых рук,
И смотрел он в бездонную глубь очей,
Словно в звезды встреч и разлук.
Им далекий путь указала судьба,
И прошли они этот путь
Через долы и горы, леса и хлеба,
По пещерам, где мрак и жуть.
Их разделяли просторы морей,
Разлучала холодная мгла,—
Ибо смертному дочь эльфийских царей
Свою красоту отдала.
Они встретились после разлук и бед,
Умерев и воскреснув вместе,
И ушли в вечный свет из лесов Нельдорет
Под листвы беспечальную песню...
|
Т.Привалова (Митрилиан)
Туман окутал тихий лес.
Мерцала влажная листва.
Свет звезд, желанный дар небес
С деревьев приняла трава.
Там Тинувьель под пенье флейт,
Незримо скрывшихся в ночи,
Вела свой танец; звездный свет
Отдал ей лучшие лучи.
Спустился Берен с темных гор,
Все потеряв, бродил в тоске.
И, к жизни обратив укор,
Поднялся по лесной реке.
Вдруг на поляне, меж ветвей,
Златых цветов увидел блеск,
Полет одежд, волос, теней...
И грусть ушла в поющий лес.
Менялся мир, родившись вновь,
Вернулись силы, боль прогнав.
Его звала к себе любовь...
Но рядом с ним одна луна.
Пуста поляна, лес молчит,
Она исчезла, он один.
И только тени да лучи
Смеялись горестно над ним.
А звуки легких, быстрых ног
Рождали музыку в земле,
Но отличить никто б не смог
Шагов от шелеста волны...
А листья падали во мгле,
Свивая осени венок;
И, глядя на засохший лес,
Поднялся выше лик луны.
И далеко тропа судьбы
Его вела, за ней вослед,
И в танце вянущей листвы
Кружился ворох долгих лет.
В лучах луны и свете звезд,
На снежной высоте холмов
Виднелась тень ее волос,
И песня слышалась без слов.
Зима и ночь ушли, и вновь
Она пришла, с рассветом дня,
Как первый ливень, что весной
На землю падает, звеня.
И вновь эльфийская весна
Будила лес, танцуя с ней,
И вновь близка была она -
Полет волос, одежд, теней...
И Берен крикнул: "Тинувьель!"
И, как звезда, упало вмиг
Заклятьем имя перед ней...
Мотив свирелей сразу стих.
Мгновенье слушала она,
Узнав судьбу, узнав любовь...
И он легко ее догнал,
Как прежде, исцеленный вновь.
Дрожащий свет далеких звезд
В ее глазах зажегся вдруг,
И не удерживала слез
Улыбка счастья Тинувьель.
И серебро прекрасных рук
В тени сияющих волос
Она раскинула вокруг;
И лишь ручей в тот миг звенел.
Им долгий путь лежал теперь:
Через леса, через холмы,
Через неведомую дверь,
Через ущелья Царства Тьмы.
Их Море разлучило вновь,
Но за пределами земли
Соединила их любовь...
Давным-давно они ушли.
|
Хизиэль
Там тонкий лист звенел весной,
сквозь ветки щуpилась звезда
иль, pазpезая тихий зной,
бежала чистая вода,
и ветеp пел в листве густой,
и ясен был пpекpасный день.
Сияя неземной кpасой,
там танцевала Лучиэнь.
В тиши листу шептал листок.
Там Беpен кончил долгий путь
и шел сквозь лес куда-нибудь,
печален шел и одинок.
Увидел он между ветвей,
как дивен был ее наpяд,
как светел невеселый взгляд -
и он застыл, следя за ней.
В нем снова сила pодилась,
и он из тьмы ветвей шагнул,
но лишь печально лес вздохнул,
и скpылась Лучиэнь, смеясь,
и с песней звонкой унеслась.
Он не сумел ее найти,
ловя концы печальных фpаз
один на сумpачном пути.
Он слышал только тихий звук,
как ветpа шаг в густой тpаве,
и показалось ему вдpуг,
что песня тонет в синеве...
Далеко он ее искал,
и годы сыпались листвой.
Он видел свет меж темных скал
и моpе звезд над головой.
Hо каждый ясный вечеp мог
ее он видеть вдалеке, -
стелился лунный свет у ног,
как дым по утpенней pеке.
Зима pассеялась, как дым.
И, песней Лучиэнь от сна
пpобуждена, пpишла весна,
спустившись ливнем золотым.
И ветеp пел в листве густой,
и ясен был пpекpасный день.
Сияя неземной кpасой,
там танцевала Лучиэнь.
Остались пpежними чеpты,
из нитей золотой убоp,
и за спиной ее цветы
сплетались в шелковый ковеp.
Вновь из ветвей явился он,
и легкий бег ее догнал,
и имя пpонеслось, как звон,
а звук его заклятьем стал.
Hа этот миг весь миp затих.
Он молча ей в глаза смотpел.
Едва дpожащий звездный свет
он видел отpаженьем в них.
А эхо звонкое лесов,
подслушав то, что сеpдце жгло,
тем словом ласковым - любовь -
их чувства людям наpекло.
Потом моpя меж них легли,
но долгожданной встpечи свет
их озаpил... Они ушли
тому уж много-много лет.
Hо песня их еще жива.
Она напоминает вновь
невысказанные слова
и то, пpекpасное: любовь.
|
Каменкович и Степанов
Был долог лист и зелен луг,
Высок болиголов,
И звездный пробивался луч
Сквозь лиственный покров;
И тень, и свет, и сушь, и прель,
И музыка в тиши -
Так танцевала Тинувиэль,
Как луч в лесной глуши.
А Берен шел с полночных гор
И заплутал, устав,
И рек услышал разговор,
Когда кончался день.
Раздвинул он заслоны трав -
И видит золотой узор,
И видит блещущий рукав
И кос ночную тень.
От злой истомы исцелен,
Забыв свой прежний путь,
Спешит ее коснуться он,
Но ловит лунный свет:
Лес Тинувиэли - словно дом,
Скользнет, порхнет - и не вернуть.
И камень лег ему на грудь,
И лес молчит вослед.
Но поступь слышится, легка,
И мнится шум шагов,
И, словно под землей река,
Поет сокрытый звук,
Пусть сник, увял болиголов,
И осень коротка,
И листья устилают ров,
И блекнут лес и луг.
Все гуще лет и листьев слой.
Он бродит, как во сне,
Под небом непогоды злой,
В лучах застывших звезд.
Она - на холмах, при луне,
Сорит серебряной золой,
Танцует в стылой вышине,
Блестит плащом волос...
Когда же минула зима,
С холмов сошла Она -
Грозна, как вешние грома,
Нежна, как пенье вод.
Цветы проснулись ото сна -
И видит Берен, что сама,
Волшбой весны озарена,
К нему она идет.
"Тинувиэль!" - и дева вспять
Глядит, удивлена:
Откуда смертный мог прознать,
Как Тинувиэль зовут?
Лишь миг помедлила она, -
И тысячью незримых пут
Дала любви себя связать,
Судьбой побеждена.
И смотрит Берен в тень волос,
В сияние очес,
И видит в них мерцанье звезд
И зеркало небес.
И, краше всех земных принцесс,
Шатер своих волос
Она раскинула вкруг них -
И мир, сияя, стих.
Судьба их повлекла, строга,
За страшный горный круг,
В железные дворцы Врага,
В бессолнечную муть.
Катили вал Моря Разлук, -
Но там, у неземных излук,
Где не метет пурга,
Дано им было мрак стряхнуть
И с песнею пуститься в путь,
Не разнимая рук.
|
Грузберг (CD)
Листья были длинны, трава зелена,
Зонтики болиголова высоки и прекрасны,
А на поляне был виден свет,
Свет звезд, мерцающий в тени.
Там танцевала Тинувиель
Под музыку невидимой свирели,
И в волосах ее блестел свет звезд,
А одежда ее сверкала.
Туда пришел с холодных гор Берен
И, заблудившись, блуждал среди листвы,
И там, где течет река эльфов,
Бродил он одиноко и печально.
Он взглянул меж листьев болиголова
И дивясь увидел золотые цветы
На ее платье и рукавах,
И ее волосы, падающие, как тень.
Очарование укрепило его усталые ноги,
Которым суждено было скитаться по холмам,
И он заторопился вперед, сильный и быстрый,
И ухватил сияющий лунный луч.
Через дремучие леса земли эльфов
Она легко летела танцующей походкой,
Оставив его одиноко блуждать
В молчании слушающего леса.
Он часто слышал летящие шаги
Ног, легких, как листья липы,
Звуки музыки, летящей из-под земли,
Дрожащей в скрытых убежищах.
Теперь увядший лежит болиголов,
И один за другим со вздохом
Падают наземь буковые листы,
Дрожа в зимнем воздухе.
Он увидал ее вновь, блуждающую далеко,
Где щедро брызжет молодая листва,
При свете луны и звезд
Сверкала она в морозном небе.
Платье ее блестело в лунном свете,
И на далеких и высоких вершинах холмов
Она танцевала, и ноги ее
Разбрасывали дрожащий серебряный туман.
Когда пришла зима, она явилась вновь,
И песни ее освободили весну,
Которая зазвенела взлетающим жаворонком,
Падающим дождем и талой водой.
Он видел, как у ее ног
Расцветают цветы эльфов,
И вновь побежал за нею,
Танцующей и поющей на нетронутой траве.
И снова она убегала, но он был быстрее.
Тинувиель! Тинувиель!
Он назвал ее эльфийским именем,
И она остановилась, прислушиваясь.
Она остановилась на мгновение, но голос его
Заколдовал ее: Берен идет,
Это судьба Тинувиель,
Теперь она сверкает в его руках.
Посмотрел Берен ей в глаза,
В тень ее волос,
И увидел там отраженный и дрожащий
звездный свет неба.
Тинувиель, бессмертная дева,
Мудрая, как все эльфы,
Обвила его своими теневыми волосами
И руками, сверкающими серебром.
Долгим был путь, уготованный им судьбой,
Через каменные горы, серые и холодные,
Через железные залы и хмурящиеся двери,
Через леса, полные ночных теней и не знающие утра.
Меж ними легли Разделяющие Моря,
Но они наконец снова встретились,
И давным-давно они ушли
В сияющий мир, не знающий печалей.
|
Оригинал
Troll sat alone on his seat of stone,
And munched and mumbled a bare old bone;
For many a year he had gnawed it near,
For meat was hard to come by.
Done by! Gum by!
In a cave in the hills he dwelt alone,
And meat was hard to come by.
Up came Tom with his big boots on.
Said he to Troll: 'Pray, what is yon?
For it looks like a shin o' my nuncle Tim,
As should be a-lyin' in graveyard.
Caveyard! Paveyard!
This many a year has Tim been gone,
And I thought he were lyin' in graveyard.'
'My lad', said Troll, 'this bone I stole.
But what be bones that lie in a hole?
Thy nuncle was dead as a lump o' lead,
Afore I found his shinbone.
Tinbone! Thinbone!
He can spare a share for a poor old troll.
For he don't need his shinbone.'
Said Tom: 'I don't see why the likes o' thee
Without axin' leave should go makin' free
With the shank or the shin o' my father's kin;
So hand the old bone over!
Rover! Trover!
Though dead he be, it belongs to he;
So hand the old bone over!
'For a couple o' pins,' says Troll, and grins,
'I'll eat thee too, and gnaw thy shins.
A bit o' fresh meat will go down sweet!
I'll try my teeth on thee now.
Hee now! See now!
I'm tired o' gnawing old bones and skins;
I've a mind to dine on thee now.'
But just as he thought his dinner was caught,
He found his hands had hold of naught.
Before he could mind, Tom slipped behind
And gave him the boot to larn him.
Warn him! Darn him!
A bump o' the boot on the seat, Tom thought,
Would be the way to larn him.
But harder than stone is the flesh and bone
Of a troll that sits in the hills alone.
As well set your boot to the mountain's root:
For the seat of a troll don't feel it.
Peel it! Heal it!
Old Troll laughed, when he heard Tom groan.
And he knew his toes could feel it.
Tom's leg is game, since home he came,
And his bootless foot is lasting lame;
But Troll don't care, and he's still there
With the bone he boned from its owner.
Doner! Boner!
Troll's old seat is still the same,
And the bone he boned from its owner!
|
Кистяковский
На утесе, один, старый тролль-нелюдим
Думает безотрадно: «И-эхх, поедим!..»
Вгрызся, как пес, в берцовую кость.
Он грызет эту кость много лет напролет —
Жрет, оглоед! Тролль-костоглот!
Ему бы мясца, но, смиряя плоть,
Он сиднем сидит—только кость грызет.
Вдруг, как с неба упал, прибежал, прискакал,
Клацая бутсами, шерстолап из-за скал.
— Кто тут по-песьи вгрызается в кости
Люто любимой тещи моей?
Ну, лиходей! Ох, прохиндей!
Кто тебе разрешил ворошить на погосте
Кости любимой тещи моей?
— Я без спроса их спер, — объяснил ему тролль,
—
А теперь вот и ты мне ответить изволь:
Продлили бы кости, тлевшие на погосте,
Жизнь опочившей тещи твоей?
Продлили бы, дуралей?
Ты ж только от злости
Квохчешь над прахом тещи своей!
— Что-то я не пойму, — был ответ. — почему
Мертвые должны служить твоему
Безвозмездному пропитанью для
выживанья
Ропщет их прах к отмщенью, а проще —
Мощи усохшей тещи —
Ее священное посмертное достоянье,
Будь она хоть трижды усопшей.
Ухмыльнулся тролль с издевкой крутой,
— Не стой, — говорит, — у меня над душой,
А то, глядишь, и сам угодишь
Ко мне в живот.
Крохобор, пустоболт,
Проглочу живьем, словно кошка — мышь:
Я от голода костоед, а по норову—живоглот!
Но таких побед, чтоб живой обед
Прискакал из-за скал, в этом мире нет:
Скользнув стороной у обидчика за спиной,
Пнул шерстолап его,
Распроклятого эксгуматора вороватого,—
Заречешься, мол, впредь насмешничать надо мной
И тещу грызть супостатово!
Но каменный зад отрастил супостат.
Сидя на камне лет двадцать подряд.
И тяжкая бутса сплющилась, будто
Бумажный колпак или бальный башмак.
Истинно, истинно так!
А ведь если нога ненадежно обута,
То камень пинать станет только дурак!
На несколько лет шерстолап охромел,
Едва ковыляет, белый как мел.
А тролль по-песьи припал на утесе
К останкам тещи —
Ледащий, тощий,—
Ему не жестко сидеть на утесе,
И зад у него все площе.
|
Гриншпун
Тролль восседал на груде скал,
Урчал, стонал и кость глодал,
Уж много лет таков обед—
Поскольку с мясом тяжко.
Ляжка! Ряшка!
Сидел один и кость сосал,
Поскольку с мясом тяжко.
Погожим днем приходит Том:
— Вид этой кости мне знаком!
Мой дядя Тим! Что стало с ним!
Его ты слопал гнусно!
Вкусно? Грустно!
И— хлоп об землю башмаком:
— Ты дядю слопал гнусно!
— Дитя, — сказал в ответ нахал, —
Ну да, я дядю обокрал.
Но он уж вот который год
Лежит в могильной яме!
В дряни! В хламе!
И он не слишком обнищал
В своей могильной яме!
А Том орет: — Молчи, урод!
Тебе так это не пройдет!
А ну-ка, брось чужую кость
И к ней не прикасайся!
Майся! Кайся!
Верни немедля, обормот,
И больше не касайся!
Но тролль в ответ: — А вот и нет!
Ты сам сгодишься на обед.
В душе тоска — хочу мяска,
А ты — толстяк изрядный.
Ладный! Складный!
Сойдешь на парочку котлет,
Раз ты пухляк изрядный!
И тут слегка его рука
Щипнула Тома за бока.
Рванулся Том. и башмаком
Как даст ему по заду —
Гаду! Смраду!
Досталось славного пинка
Бессовестному заду!
Но этот зад (на Томов взгляд),
Как оказалось, во сто крат
Был тверже скал, где восседал
Наш тролль, голодный зверски, -
Дерзкий! Мерзкий!
И Том удару сам не рад —
Подошве больно зверски!
Отныне хром бедняга Том,
Его нога горит огнем.
А тролль сидит, урчит, сопит
И чавкает ужасно —
Грязно! Страстно!
И тот же зад всегда при нем,
И так же тверд ужасно.
|
Маторина
На камне старый тролль сидел,
Пустую кость глодал.
Уж много лет ее он ел
(А мяса не достал),
И жил он в логове худом,
И все ворчал он со стыдом,
Что мяса не достал.
Раз мимо в новых башмаках
Том из трактира шел:
— Эй, Тролль, что у тебя в руках,
Откуда взял мосол?
И вдруг узнал, что тролль глодал
Кость дяди Тима, что лежал
Давно в гробу сыром!
— Пришлось мне кость без спросу взять,
Ее украл я, но
Чего ей век в земле лежать,
Твой дядька сгнил давно.
Другой бы вежливее был
И сам мне ногу подарил,
Ведь дядьке все равно!
В обиде Том, на тролля зол,
И в гневе он кричит:
— Ты наглый вор, отдай мосол,
Он нам принадлежит!
Пусть дядька трупом стал давно,
Но мне совсем не все равно,
Как он в гробу лежит!
Смеется тролль ему в ответ:
— Благодари, дурак,
Что кость грызу, раз мяса нет,
И что не твой мослак!
Твой дядька мне уж надоел,
А ты как раз сюда поспел —
Придешься в самый смак!
Тролль к Тому тянется, а Том,
От злости сам не свой,
Как даст по заду башмаком,
Потом как крикнет: «Ой!».
Зад оказался как гранит,
Башмак разбит, и палец сбит,
Не шевельнуть ногой!
Уж Том и охал, и кряхтел,
А троллю — нипочем.
Сидит на камне, как сидел,
Клык точит мослаком.
— Наверно, от такой еды
Твердеют тролльские зады,—
Решил бедняга Том.
Хромая, Том спустился с гор.
Едва дополз домой...
А тролль один с тех самых пор
Сидит в глуши лесной...
Но прежде, чем поднять кулак,
Ты вспомни Тома и башмак —
И думай головой!
|
Каменкович и Степанов
Тролль, зол и гол, худой, как кол,
Сто лет сосал пустой мосол.
Уж сколько лет, как мяса нет,
Поскольку место дико, -
Поди-ка! Найди-ка!
И мяса ни куска на стол -
А это как-то дико!
Но к Троллю в дом явился Том:
"Ты что сосешь, сопя при том?!
Ага! То дядина нога!
Но дядя же в могиле!
Закрыли! Зарыли!
Давно уж он на свете том,
И прах лежит в могиле".
Тролль прорычал: "Да! Я украл!
Но ведь проступок мой так мал!
Зачем она ему нужна -
Ведь умер старикашка!
Не ляжка! Костяшка!
Ну разве Троллю б отказал
Покойный старикашка?!"
"Ну и позор! Ты просто вор!
С каких это ведется пор,
Что можно брать останки дядь?!
Верни назад, ворюга!
Бандюга! Хапуга!
Отдай! И кончен разговор!
Гони мосол, ворюга!"
Но, зол и бел, Тролль прошипел:
"Давненько я мясца не ел!
А свежий гость - не то что кость!
Тебя я съем, пожалуй!
Эй, малый! Пожалуй!
И час обеда подоспел -
Тебя я съем, пожалуй!"
Но Том наш не был дураком
И Тролля угостил пинком:
Уж он вломил, что было сил, -
Давно нога зудела!
Задело! За дело!
Досталось Троллю поделом
По заднице за дело!
Хотя гола, но, как скала,
У Тролля задница была.
Не ждал притом такого Том
И закричал невольно:
"Ой, больно! Довольно!"
А Тролля шутка развлекла -
Нисколечки не больно!
Вернулся Том, уныл и хром,
Домой с огромным синяком!
А Тролль с ухмылкой - хоть бы хны!
Залез в свою берлогу -
И ногу, ей-богу,
Не бросит нипочем!
Ей-богу!
|
Грузберг (CD)
Тролль сидел на каменном стуле
И грыз струю обглоданную кость.
Почти год уже грыз он ее,
Потому что мясо достать было трудно.
Хруп! Чавк!
Он жил в одиночестве в пещере в холме,
А мясо достать было трудно.
Наверх поднялся Том в больших башмаках
И сказал троллю: "Эй, что это?
Похоже на голень моего дядюшки Тима,
А она должна лежать в могиле.
В земле! На погосте!
Потому что уже много лет как умер Тим,
И я думал, что он лежит в могиле".
"Парень, — ответил тролль, — эту кость я украл.
Но что ждет кости, лежащие в земле?
Твой дядюшка давно мертв,
И я нашел его берцовую кость.
Жесткую! Твердую!
Он может поделиться с бедным старым троллем,
Потому что ему не нужна больше его берцовая кость".
Том сказал: "С чего это вдруг
Ты без спросу тревожишь мою родню,
И гложешь их икры или голени
Поэтому отдай кость!
Ух! Бух!
Хоть дядюшка и мертв, кость принадлежит ему,
Поэтому отдай ему кость!"
"В таком случае, — сказал с улыбкой тролль, --
Я съем тебя и обглодаю твою берцовую кость.
Немного свежего мяса будет очень приятно съесть,
Испытаю на тебе свои зубы.
Вот я тебя! Ужо погоди!
Я устал грызть старые кости,
Пообедаю сейчас тобой".
Но когда он уже думал, что обед пойман,
Тролль обнаружил, что в руках у него ничего нет.
Прежде чем он сообразил, Том скользнул ему за спину
И пнул в зад башмаком;
Так ему и надо! Провались он!
Том решил, что троллю как раз подойдет
Пинок в зад башмаком.
Но тверже камня мясо и кости
Тролля, сидящего одиноко в холме,
Все равно что ударить башмаком в скалу,
Поэтому зад тролля даже не почувствовал удара.
Хочешь смейся, а хочешь плачь.
Старый тролль рассмеялся, услышав стон Тома:
Он знал, что кое-кто почувствовал удар.
С тех пор нога у Тома искалечена,
Он все еще хромает и ходит без башмака.
А троллю все нипочем; он сидит в холме
И грызет кость, украденную у хозяина,
Вот негодяй!
Старый зад тролля все так же крепок,
И по-прежнему тролль грызет кость.
|
|
|
